Какая собака у качалова

Люблю я собаку за верный нрав,
За то, что, всю душу тебе отдав,
В голоде, в холоде или разлуке
Не лижет собака чужие руки.

Эдуард Асадов

Милорд и Александр II

Порода. Ирландский сеттер.

Судьба. Повсюду следовал за хозяином и стал “особой приметой императора”. Вот как описывал Милорда шталмейстер императорского двора, зоолог Леонид Сабанеев: “Императорского черного кобеля я видел в Ильинском (подмосковном имении семьи Романовых. – Авт.). Это была очень крупная и весьма красивая комнатная собака, с прекрасной головой, хорошо одетая, но сеттериного типа в ней было мало, к тому же ноги были слишком длинны и одна из ног совершенно белая. Говорят, сеттер этот был подарен императору каким-то польским паном, и слух ходил, что кобель был не совсем кровный”.

Когда Александр уехал на Всемирную выставку в Париж, Милорд, тоскуя по хозяину, перестал принимать пищу и умер от разрыва сердца. На кладбище в Царском Селе, где похоронили собаку, была установлена мраморная плита с надписью: “Добрейший и милейший Верный Милорд. 1860-1867”.

ОДИН ИЗ ЩЕНКОВ ОТ МИЛОРДА ЖИЛ В СЕМЬЕ ЛЬВА НИКОЛАЕВИЧА ТОЛСТОГО

Я люблю его, ребята,
И хочу вам дать совет:
Если в доме есть собака,
Вы – счастливый человек!

Даниил Хармс

2. Ортипо, Джимми, Джой и дети Николая II

Порода. Ортипо – французский бульдог, Джимми – кавалер-кинг-чарльз-спаниель, Джой – кокер-спаниель.

Судьба. Собаки были отдушиной для царской семьи, заключенной в екатеринбургском доме Ипатьева. Вот что писала Александра Федоровна Анне Вырубовой: “Пишу, отдыхая до обеда; камин горит, твоя маленькая собачка Джимми лежит рядом, пока ее хозяйка на рояле играет”, “я утром в постели пишу, а Джимми спит у меня прямо под носом и мешает. Ортипо на ногах, им теплее так”. А вот отрывок из письма цесаревича Алексея П.В. Петрову: “Дорогой Петр Васильевич. Поздравляю Вас с наступающим праздником и Новым годом… Джой толстеет с каждым днем, потому что он ест разные гадости из помойной ямы. Все его гонят палками. У него много знакомых в городе и поэтому он всегда убегает”.

В ночь на 17 июля 1918 года собаки стали участниками кровавых событий в подвале Ипатьевского дома. “Когда их (убитых) увезли… остались две собаки. Их собаки, – рассказывал один из цареубийц Григорий Никулин. – Одна – бульдог… низкорослый такой, знаете, бульдожистый. И вторая, такая, – не то болонка, не то какая-то особая собачка… Собаки почувствовали, что нет хозяев, понимаете ли, и давай выть… Расстрелять ведь тоже нехорошо… после того, как мы и так много шуму понаделали… Ну, выманили их кое-как на улицу. Во двор выманили, понимаете, и кончили их”.

Джоя в ту ночь спасло то, что он совсем не лаял и, будучи непослушным, часто убегал и ночевал на улице. Позже, когда в город пришли белые, один из офицеров узнал собаку цесаревича Алексея.

Штрих. Епископ Сан-Францисский и Западно-Американский Василий (в миру Владимир Михайлович Родзянко, двоюродный племянник полковника русской императорской армии Павла Павловича Родзянко) рассказывал, что его дядя через Дальний Восток вывез Джоя в Англию. Собака осталась жить при дворе короля Георга V. После смерти пес был похоронен на кладбище королевских собак при Виндзорском замке.

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.

Сергей Есенин

Джим и Качалов

Порода. Доберман.

Судьба. Народный артист СССР Василий Иванович Качалов обожал своего добермана, который вошел в историю благодаря стихотворению Сергея Есенина “Собаке Качалова”.

Хозяин оставил воспоминания об отношениях пса с поэтом: “Поднимаюсь по лестнице и слышу радостный лай Джима, той самой собаки, которой потом Есенин посвятил стихи. Тогда Джиму было всего четыре месяца. Я вошел и увидел Есенина и Джима – они уже познакомились и сидели на диване, вплотную прижавшись друг к другу. Есенин одною рукою обнял Джима за шею, а в другой держал его лапу и хриплым баском приговаривал: “Что это за лапа, я сроду не видал такой”. Джим радостно взвизгивал, стремительно высовывал голову из-под мышки Есенина и лизал его лицо. Есенин встал и с трудом старался освободиться от Джима, но тот продолжал на него скакать и еще несколько раз лизнул его в нос. “Да постой же, может быть, я не хочу больше с тобой целоваться. Что же ты, как пьяный, все время лезешь целоваться!” – бормотал Есенин с широко расплывшейся по-детски лукавой улыбкой”.

Штрих. Качалов величал своего любимца Джимом Трефовичем, будучи уверенным, что пес является потомком легендарного Трефа – лучшей полицейской собаки начала прошлого века.

Я люблю зверье.
Увидишь собачонку –
тут у булочной одна –
сплошная плешь,-
из себя
и то готов достать печенку.
Мне не жалко, дорогая,
ешь!

Владимир Маяковский

Щен и Маяковский

Порода. Помесь дворняги с сеттером.

Судьба. Поэт отзывался о Щене с исключительной теплотой: “Мы с ним крупные человеческие экземпляры”. Золотисто-рыжую дворнягу, очень похожую на сеттера, Маяковский подобрал летом 1919 года, прогуливаясь по дачным дорожкам в Пушкино. Маяковский сильно привязался к питомцу: каждое утро они заходили в мясную лавку на углу Остоженки, чтобы купить Щену фунт конины – пес тут же, у дверей магазина, проглатывал угощение. По мнению Лили Брик, поэт и его собака были очень похожи друг на друга: “Оба – большелапые, большеголовые. Оба носились, задрав хвост. Мы стали звать Владимира Владимировича Щеном”. Однажды Щен не вернулся со двора домой – по слухам, какой-то недоброжелатель заманил и убил собаку. Маяковский тяжело переживал потерю друга и впоследствии упомянул о нем в поэме “Хорошо!”:

Двенадцать квадратных аршин жилья
Четверо в помещении, –
Лиля, Ося, я
и собака Щеник.

Штрих. В письмах Лиле Брик поэт одно время подписывался не иначе как “Щен”, а позднее вместо подписи рисовал себя в виде щенка.

Мечтай, мечтай.
            Все уже и тусклей
Ты смотришь
            золотистыми глазами
На вьюжный двор, на снег,
            прилипший к раме,
На метлы гулких,
            дымных тополей.
Вздыхая,
           ты свернулась потеплей
У ног моих – и думаешь…
           Мы сами
Томим себя -тоской иных полей,
Иных пустынь…
           за пермскими горами.

Иван Бунин

Веселый и Папанин

Порода. Полярная лайка.

Судьба. По словам начальника дрейфующей станции “Северный полюс -1” Ивана Папанина, пес был необходим команде не только в качестве компаньона, но и как сторож: “Я хорошо помнил встречи с медведями на прошлых зимовках. Веселый должен был предупреждать нас, что надо браться за оружие”.

Веселый постоянно проказничал, воровал еду, а однажды едва не уплыл на льдине. Ему все прощали, ведь он скрашивал однообразные будни полярников. А поскольку папанинцы с удовольствием рассказывали о проделках Веселого в печати, пес очень скоро стал настоящей знаменитостью.

Штрих. После возвращения на Большую землю Веселого ждал переезд на дачу Сталина, который в беседе с Папаниным выразил желание приютить лайку.

Это неважно, что Вы – собака.
Важно то, что Вы человек.
Вы не любите сцены, не носите фрака,
Мы как будто различны, а друзья навек.
И хотя Вам порой приходилось кусаться,
Побеждая врагов и “врагинь” гоня,
Все же я, к сожалению, должен сознаться –
Вы намного честней и благородней меня.

Александр Вертинский

Джульбарс и Дина

Порода. Восточноевропейская овчарка.

Судьба. Как признавалась хозяйка Дина Волкац, специалист по подготовке собак минно-разыскной службы (в мирной жизни работавшая актрисой в театре), она обучала псов по системе Станиславского. Ведь в работе собаки-диверсанта недопустимы голосовые команды, возможен только зрительный контакт и жесты. За годы войны Джульбарс обнаружил более 7000 мин и снарядов. Легенда гласит, что раненного в конце войны Джульбарса несли на кителе Сталина на Параде Победы. Но нет ни фото, ни видеохроники столь уникального события. А муж Дины Волкац, основоположник советской кинологии Александр Павлович Мазовер, который якобы нес китель, никогда не комментировал этот случай.

Штрих. Считается, что Джульбарс стал единственной собакой, награжденной медалью “За боевые заслуги”. Однако наградного листа в архивах не обнаружено.

Под крышей пляжного грибка
Сижу с бродячею собакой,
И пахнет йодом и салакой
От бесподобного зевка.
Как будто морде шерстяной,
Чье бормотанье бессловесно,
Уже заранее известно,
Что и над ней, и надо мной,
И над чистилищем залива
Зажжется что-то в вышине,
Отвалит жизни ей и мне
И все разделит справедливо!

Юнна Мориц

Звездочка и Королев

Порода. Дворняга.

Судьба: 25 марта 1961 года, накануне исторического полета Юрия Гагарина, на космическую орбиту была отправлена дворняжка Звездочка. От ее успешного возвращения на Землю, по сути, зависело будущее всей космической программы. Ведь Генеральный конструктор Сергей Павлович Королев заявил: “Человек полетит только после двух подряд успешных запусков с животными”.

Капсула с дворняжкой (живой и здоровой!) приземлилась между городами Сарапулом и Чайковским, разыскать ее при низкой облачности и тумане в заснеженном поле удалось ижевскому летчику Льву Оккельману на маленьком Як-12. Специалисты прибыли только на следующие сутки, всю ночь летчик находился с собакой внутри спускаемого аппарата, грел ее и поил талым снегом.

Штрих. В Ижевске стоит памятник собаке-космонавту, на котором выгравирован “список Звездочки” – рассекреченные имена специалистов, благодаря которым состоялся первый полет человека в космос.

В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.

Сергей Есенин

Лялька и шахтеры

Порода. Дворняга.

Судьба. Лялька еще щенком начала спускаться в забой шахты “Первомайской” в Кузбассе. Изо дня в день прибегала к началу первой смены и оставалась под землей порой по несколько суток. Ловила крыс, охраняла продукты, первой сообщала об опасности. Отлично ориентируясь в выходах из выработок, выводила оттуда заблудившихся шахтеров-одиночек. Несколько раз спасали и ее, когда утаскивало под ленту, засыпало породой. Так продолжалось больше
пятнадцати лет.

Об этом подумал я не сразу,
Но вдруг предо мною встал вопрос:
Возможен ведь, правда, эдакий казус,
Что ты жалеешь меня, как пес.
И вот мы сидим – родные до боли,
Один – за столом, другой – под столом.
Я о твоей вздыхаю доле,
Ты – о житье-бытье моем.

Рюрик Ивнев

Собака и Павлов

Порода. Дворняга.

Судьба. “Собака Павлова” – собирательный образ бездомных псов, которые были отловлены на улицах для экспериментов будущего нобелевского лауреата. Вопреки сложившемуся мнению Павлов очень трогательно относился к собакам, считая их совершенными созданиями: “Когда я приступаю к опыту, связанному в конце с гибелью животного, я испытываю тяжелое чувство сожаления, что прерываю ликующую жизнь, что являюсь палачом живого существа. Когда я режу, разрушаю живое животное, я глушу в себе едкий упрек, что грубой, невежественной рукой ломаю невыразимо художественный механизм. Но переношу это в интересах истины, для пользы людям”.

Павлов долго добивался установки памятника собаке у Института экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге, где проводились опыты. Его установили за год до смерти ученого. С лицевой стороны выгравированы слова Павлова: “Пусть собака, помощник и друг человека с доисторических времен, приносится в жертву науке, но наше достоинство обязывает нас, чтобы это происходило непременно и всегда без ненужного мучительства”.

Штрих. После опытов, когда это было возможно, собак лечили. Все они доживали у Павлова, который содержал их из своего кармана.

В стекло уткнув свой черный нос,
все ждет и ждет кого-то пес.
Я руку в шерсть его кладу,
и тоже я кого-то жду.

Евгений Евтушенко

Пальма и Вера

Порода. Восточноевропейская овчарка.

Судьба. Пальму не пропустили на борт самолета из-за отсутствия справки. И хозяин бросил собаку в аэропорту Внуково. Два года она встречала и провожала каждый Ил. После публикации Юрия Роста “Два года ждет” в “Комсомольской правде” за историей бесконечной собачьей верности начала следить вся страна. Приручила и вновь подарила Пальме дом Вера Котляревская, преподаватель Киевского пединститута. Целую неделю она приезжала в аэропорт, общалась с собакой и приучала ее к себе.

ПИСЬМА С ОТКЛИКАМИ НА СТАТЬЮ В РЕДАКЦИЮ “КОМСОМОЛКИ” ПРИНОСИЛИ МЕШКАМИ

Беседу с Юрием Ростом читайте в декабрьском номере журнала “Родина”.

Автор выражает благодарность московскому Музею Собаки и лично директору Марине Валерьевне Елькиной за помощь в подготовке материала.